Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]
— Ладно. Я прочту после игры.
— Ты в выигрыше? — спросил он, и я знал, что он надеется услышать отрицательный ответ.
— Да.
— Много? — как и все адвокаты, Майрон Грин отличался дотошностью.
— Не знаю. Что-то около шести сотен.
— Так много?
— Да. Не хочешь ли составить нам компанию?
Майрон Грин двинулся к двери, к детям, жене, дому в Дариэне, дачному коттеджу в Кеннебанкпорте, койторе на Мэдисон-авеню.
— Пожалуй, что нет. Во всяком случае, не сегодня. Мне давно пора уходить. Вы играете постоянно?
— Более-менее. Нас человек пятнадцать, но одновременно могут собраться лишь пять-шесть. Так что состав постоянно меняется. Пойдем, я представлю тебя.
— Мне кажется…
— Пойдем, пойдем.
Ранее он встречался со всеми. С Генри Найтом, исполнявшим главную роль в пьесе, которая шла уже четырнадцать недель, несмотря на безразличие, если не сказать враждебность, критики. Сорокадвухлетний Найт, занятый еще и в дневном спектакле, соглашался с критиками и рассматривал еженедельный чек, как подарок судьбы. Деньги он тратил так же быстро, как и получал, покер аккурат принадлежал к таким способам расходования наличных, причем не сопровождался неприятными последствиями вроде похмелья. Найт проигрывал примерно две сотни долларов, когда Майрон Грин похвалил пьесу, в которой он играл главную роль.
— Чтобы создать этот удивительный шматок дерьма, потребовались усилия множества талантливых людей, — отреагировал Найт.
Встречался Майрон Грин и с Джонни Паризи, недавно условно освобожденным из Синг-Синга, где отбывал наказание за непреднамеренное убийство. Срок он получил небольшой, потому что основную работу выполнили братья Дуччи, а он, по собственным словам, был на подхвате. В молодости Паризи играл в баскетбол и даже выступал за сборную какого-то маленького колледжа в Пенсильвании. И в тридцать пять лет он сохранил стройную фигуру и, разумеется, рост шесть футов плюс пять дюймов[2]. Из его рта постоянно торчал длинный янтарный мундштук, даже когда он не курил, и говорил он, не разжимая зубов, столь невнятно, что мне приходилось часто его переспрашивать. Он проигрывал четыре сотни, добрая часть которых перекочевала к мужчине, сидевшему слева от него и имевшему полное право арестовать Паризи за нарушение положений условного освобождения. Я имею в виду лейтенанта Кеннета Огдена из полиции нравов, которого иногда называли Огден-картежник. Никто не задавался вопросом, откуда у Ощена деньги, чтобы играть по нашим ставкам, хотя некоторые утверждали, что зелененькие водятся у его жены. Если последнее соответствовало действительности, то Огден обходился этой даме в кругленькую сумму. Лет пятидесяти с небольшим, Огден выглядел старше, а одевался лучше, чем Найт или Паризи, считавшиеся щеголями в соответствующих кругах. Паризи пробормотал что-то непонятное, когда я представил Грина. Ощен буркнул: Привет, продолжая тасовать карты.
Последним я представил Майрону Грину человека в комбинезоне из легкой джинсовой ткани, футболке с надписью «Харчевня «Синяя птица Кеглерса» и белых грязных кроссовках. Звали его Парк Тайлер Уиздом Третий, и он не ударял пальцем о палец, чтобы заработать себе на кусок хлеба, потому что бабушка оставила ему семь миллионов долларов, процентами с которых он мог пользоваться по достижении двадцати двух лет. Инсща Уиздом принимал участие в том или ином марше протеста, а однажды его замели за, как он утверждал, сожжение призывной повестки. В суд, однако, дело не передали, так как прокуратуре напомнили, чта Уиздом награжден Серебряной звездой и Пурпурным сердцем[3] за деяния, совершенные им за два года, проведенные во Вьетнаме. Роста чуть ниже среднего, с явно избыточным весом, двадцатидевятилетний Уиздом являл собой жизнерадостного толстяка, умеющего ценить хорошую шутку. Вот и теперь он весело поздоровался с Майроном Грином, хотя большую часть шестисот долларов я выиграл у него.
Никто из нас не нуждался в услугах адвоката, раз тот не хотел садиться за стол, поэтому я проводил его к лифту. В холле он внезапно остановился и повернулся ко мне.
— Не тот ли это Паризи…
— Он самый, — подтвердил я.
В Майроне Грине проснулся слуга закона.
— Условно освобожденным запрещено играть в карты на деньги. Этот детектив…
— Лейтенант, — поправил я Грина. — Из полиции нравов. Учти, пожалуйста, что именно он выигрывает деньги Паризи.
Майрон Грин покачал головой и нажал кнопку вызова кабины.
— Понять не могу, где ты их нашел.
— Это мои друзья и знакомые. Если б их у меня не было, едва ли я мог бы приносить тебе хоть какую-то пользу, не так ли?
Он обдумал мой вопрос и решил, что ответа не требуется. К тому же он и сам хотел кой о чем спросить.
— Ты ознакомишься с содержанием конверта?
— После окончания игры.
— Тебя ждут в Вашингтоне в понедельник.
— Ты мне это уже говорил.
— Позвони мне завтра и скажи, что ты решил.
— Хорошо.
— Тебе нужны деньги.
— Я знаю.
Майрон Грин печально покачал головой, дожидаясь лифта.
— Убийца и коп[4].
— В таком уж мы живем мире, — ответствовал я.
— Ты — возможно, я — нет.
— Согласен.
Дверцы лифта разошлись, Грин вошел в кабину, повернулся ко мне.
— По крайней мере ты мог бы отвечать на телефонные звонки.
— Завтра, — пообещал я. — Завтра начну отвечать.
— Сегодня, — настаивал он. — Вдруг что-то случится.
Я выигрывал шесть сотен, поэтому мог проявить великодушие.
— Ладно. Пусть будет по-твоему.
Дверцы начали закрываться, и Майрон Грин коротко кивнул мне. Этим он хотел показать, что еще не все потеряно и я могу ступить на путь истинный, прекратив общение с сомнительными личностями и снимая телефонную трубку после первого звонка.
ГЛАВА 2
Разумеется, на планете можно найти несколько более жарких мест, чем августовский Вашингтон. К примеру, Молуккские острова или пустыня в Чаде в окрестностях Бокоро. И, может быть, долина Смерти. Вашингтон пост, которую я пролистал, сидя в такси без кондиционера по пути из национального аэропорта в отель Мэдисон, сообщала в маленькой заметке на первой странице, что вчерашний день был самым жарким за всю историю наблюдения, а сегодняшний обещал установить новый рекорд температуры.
Конгресс, признал себя побежденным в борьбе с жарой и разъехался на каникулы, не порадовав особыми достижениями, но и не обманув чаяния народа. Выборов в этот год не намечалось, да и независимо от всего дома, пусть даже в Скоттдейле, штат Аризона, было попрохладнее, чем в Вашингтоне. Два главных столичных события — Фестиваль цветущих вишен и ежегодный бунт черного населения — уже прошли, первый — в апреле, второй — в июле. Так что, учитывая каникулы Конгресса, отпуска лоббистов и боязнь солнечного удара, отбивающую у многих всякое желание побывать в Вашингтоне в августе, я не удивился, обнаружив полное безлюдье в вестибюле отеля. Лишь двое коридорных скучали в углу, и по выражению их лиц я понял, что они пытаются ответить на вопрос, а ту ли профессию они выбрали.
